Впрочем, душевнобольным он считался недолго
Почти год тому назад в статье "Возвращение монаха Исихия", посвященной событиям начала XVIII века в Моржегорском монастыре, мне пришлось констатировать, что жизнь иноков хотя и отличалась от мирской, но привычки, нравы и пороки последней далеко не всегда оставлялись у монастырского порога.
Веркольский монастырь
Правоту этого вывода вполне может подтвердить трагическая история, случившаяся два столетия спустя в другом северном монастыре - Веркольском. Но прежде чем назвать имена ее главных участников, расскажу о действиях того, кто первым из должностных лиц узнал о преступлении.
А таковым оказался полицейский урядник 7-го (веркольского) участка Пинежского уезда Дудоладов. К нему 7 октября 1909 года письменно обратился архимандрит Варсонофий и уведомил, что в принадлежащем монастырю Святоозерском скиту скоропостижно скончался иеромонах Тихон. В этой связи настоятель обители просил незамедлительно отправиться в скит и лично засвидетельствовать факт смерти.
Урядник так и поступил - добравшись 8-го числа до Святого озера, он удостоверился, что одетый по монастырскому уставу покойник лежит в гробу. Наверняка Дудоладов этим бы и ограничился, если бы не странная нервозность монахов, спешивших как можно быстрее предать тело усопшего земле.
Заподозрив неладное, урядник решил осмотреть труп. И не напрасно, так как при внимательном изучении он на лице и височной области черепа заметил тщательно загриммированные раны. Их размеры и характер надрезов свидетельствовали о применении ножа или другого острого предмета.
Затем Дудоладов потребовал показать келью иеромонаха Тихона. Там он окончательно убедился, что смерть была насильственной - на полу и стенах виднелись пятна крови.
Теперь полицейскому чину ничего другого не оставалось, как приступить к дознанию. Когда же для этого он собрал братию, то обнаружил, что из всех обитателей скита отсутствует лишь один - иеродиякон Досифей. Из расспросов выяснилось, что тот 5-го числа якобы по делам ушел в монастырь.
Некоторое время братия упорствовала, утверждая, что смерть была скоропостижной и естественной и что Досифей к кончине Тихона никак не причастен. И только когда урядник предложил поклясться перед иконой, один из монахов - Федот - честно сообщил о случившемся.
Оказалось, что как иеромонах Тихон, так и иеродиакон Досифей с конца сентября пьянствовали. Это обстоятельство ненадолго примирило давних недругов - их, дотоле отчужденных взаимной неприязнью, можно было видеть вместе.
Именно так - вместе - они и вышли утром 4 октября из кельи Досифея. Потолкавшись несколько минут в просфорной (где их и видел Федот), с трудом держась на ногах, отправились к Тихону. При этом иеромонах, приглашая к себе, сказал: "Пойдем, рюмка тебе уже налита". Больше в тот день Тихон на людях не появлялся.
А вот Досифей, наоборот, был вечером в центре всеобщего внимания - бегая босым в окровавленной рубахе, гонялся с колом в руке за подростками-послушниками. Понимая, что это занятие может довести до греха смертоубийства, монах Федот уговорил иеродиакона идти спать.
Однако прежде чем заснуть, малость протрезвевший Досифей попросил сходить к Тихону и узнать, жив ли он. Предчувствуя самое страшное, Федот побоялся. Не пошел он даже тогда, когда Тихон не явился трапезничать. Впрочем, отсутствие иеромонаха никого не встревожило, так как вследствие непотребного состояния в тот вечер до трапезного стола не смогли добраться еще несколько братьев.
Лишь после полудня 5 октября Федот решился зайти в келью. Но не один, а с монахом Иринеем. Отворив дверь, они увидели Тихона, лежащего в луже запекшейся крови...
Запротоколировав услышанное и приказав доставить тело убитого в Верколу, урядник Дудоладов срочно отбыл в монастырь, где и задержал 42-летнего иеродиакона Досифея - в миру вятского крестьянина Дмитрия Ивановича Захваткина. Он не сопротивлялся, однако ни в чем и не признавался: мол, да, 4-го мы вместе опохмелялись, но о том, что было после того, как выпил большую чашу водки, ничего не помню.
К тому же Досифей не мог, точнее, не хотел сказать что-либо вразумительное как по поводу происхождения следов борьбы на его теле (синяков и порезов), так и о причинах появления на рубахе, правда, уже застиранных, но все равно заметных темных пятен. Поэтому уряднику, несмотря на возражения, пришлось изъять рубаху и приложить ее к протоколу в качестве вещественного доказательства.
10 октября Дудоладов доставил Досифея в Карпогоры к приставу 2-го стана Пинежского уезда Д. Шевченко. В тот же день мировой судья А. Иванов вынес постановление о возбуждении по факту убийства уголовного дела.
Следствие поначалу шло без заминок, так как Досифей хотя и настаивал на невиновности, но факт использования ножа в ходе возникшей ссоры не отрицал. Поэтому казалось, что судебное заседание и оглашение приговора по данному делу не за горами.
Однако по прошествии месяца следствие неожиданно застопорилось. Просматривая документы того времени, можно предположить, что к этому было причастно весьма влиятельное в дореволюционную пору ведомство, заинтересованное в том, чтобы факт убийства не подтвердился или хотя бы не был предан огласке.
А иначе не объяснить то обстоятельство, что вдруг были пересмотрены результаты судебно-медицинской экспертизы убитого. По новому заключению смерть считалась следствием возрастных болезней, а именно: перерождения сердечной мышцы, склероза стенок кровеносных сосудов, сращения мозговых оболочек. Что же касалось глубокой ножевой раны в правую височную область, то она квалифицировалась лишь как "толчок", обостривший ход перечисленных заболеваний.
Впрочем, тут же нашли "болезнь" и у подследственного - проведенное 18 ноября психиатрическое обследование установило, что Досифей "страдает душевной болезнью, развившейся на почве алкоголизма".
Ознакомившись с результатами экспертиз, мировой судья постановил: "Представляется достаточным ограничиться отдачей под надзор полиции с немедленным освобождением из-под стражи". Таким образом, фактически признанный невменяемым иеродиакон вернулся к исполнению своих обязанностей в Веркольский монастырь.
Но его "невменяемость" продолжалась не очень долго - в июле следующего года данным делом в порядке надзора занялся товарищ (заместитель) прокурора Архангельского окружного суда М. Попов. Он усомнился в наличии душевной болезни и настоял на проведении повторной психиатрической экспертизы. 28 июля 1910 года Досифея признали вменяемым как на день обследования, так и на момент совершения преступления.
Этот вывод позволил Попову составить обвинительный акт и направить его 10 августа в окружной суд. Но не тут-то было - вновь вмешалась влиятельная сила и в результате оказанного давления товарищ прокурора, отозвав акт, вынес 16 августа заключение о прекращении уголовного дела.
Вскоре окружной суд, согласившись с заключением, определил: "За отсутствием состава преступления преследование прекратить".
На этом начавшаяся в Святоозерском скиту история могла бы и завершиться, однако свой протест на решение архангельского суда наложил прокурор Московской судебной палаты. Окружной суд, вынужденный вновь вернуться к делу, решил на этот раз провести слушание не в Архангельске, а подальше от вездесущих газетных репортеров - в Пинеге, причем в закрытом заседании и без участия присяжных заседателей.
13 декабря 1910 года Досифей все-таки был признан виновным в убийстве, но в неумышленном и совершенном по неосторожности. Вынесенный ему приговор оказался более чем мягким: "Заключить в тюрьму на 2 месяца и сверх того предать церковному покаянию". Но на этом послабления не иссякли - идя на встречу просьбе местного духовного ведомства, судебные власти разрешили отбыть срок не в тюрьме, а в Пертоминском монастыре.
По истечении же 60 суток в прошлом "невменяемый", а теперь покаявшийся инок как ни в чем не бывало вернулся в стоящую на берегу Пинеги обитель.
Михаил ЛОЩИЛОВ
Статья была опубликована в газете "Правда Севера" 30.01.2003 г.